Идиотизмами раньше называли идиомы — неразло­жимые сочетания слов. А потом термин показался неприличным, и его заменили другим.

В устаревшем названии нет никакого намека на то, что многочисленные выражения «ничтоже сумняшеся», «ни в зуб ногой», «с боку припека», «бить баклуши» придуманы людьми, умственно не­полноценными. Нет, просто это неудачная передача греческого слова с корнем idios (что значит свой, собственный), в греческой же форме idiotes (инди­видуальная особенность) чего-то, в данном случае речи. Заменили его тоже греческим idioma, что зна­чит своеобразное выражение речи. Такое колеба­ние между словами идиотизм и идиома только один из примеров того, что и термины, самые точные и определенные слова нашего языка, устанавливают­ся не сразу, а как бы постепенно подбираются, под­чищаются, подлаживаются.

Идиома—то же, что фразеологизм, искусствен­но созданный научный термин: из греческого frasis (выражение) и logos (учение). Фразеологизмов мно­го в нашей речи, и чем образованнее человек, тем больше у него в запасе таких образных и точных языковых штампов.

Если рассмотреть типы таких словесных сочета­ний, окажется, что в каждом из них — отточенная мысль и отточенное выражение этой мысли.

На первом месте стоят простые сочетания, очень похожие на обычные синтаксические сочетания двух слов. Железная лопата — это лопата из железа. А железная дорога? Дорога из железа? Нет.

Это слитное сочетание определенно обозначает какое-то одно понятие. Такие сочетания слов назы­вают фразеологическими сочетаниями.

Гораздо теснее связаны друг с другом слова в фразеологическом сращении. Это уже не просто со­четание, это именно приросшие друг к другу слова, которые только в сочетании друг с другом и дают определенное значение, свой особый смысл. Что значит намылить голову? Сравните:

Я намылил голову над тазом.

За это я намылил голову (или шею) кому следует.

Разное мыло!

В первом случае — обычное свободное сочетание глагола и имени существительного. Любое слово та­кого сочетания можно заменить другим: Я намылил спину, потом я намылил шею. Или наоборот: Я вы­мыл голову, я испачкал голову, я перевязал голову, я поднял голову. А вот во втором предложении такой операции не произведешь: изменится весь смысл. Однако чувствуете, как выразительна замена: на­мылить голову вместо сделать выговор? Смысл тот же, а насколько красочнее!

И, наконец, третий тип фразеологизмов, фразео­логические единства. Ни один член этих сочетаний не употребляется самостоятельно в том же самом или в аналогичном значении. Ничтоже сумняшеся (не раздумывая) — фразеологическое единство, по­тому что оно состоит из двух форм, теперь утрачен­ных в русском языке. Употребляя эти слова само­стоятельно, определенного смысла вы не получите, его нет. Этот тип фразеологизмов и есть собственно идиомы.

И если все эти три типа фразеологизмов выстро­ить в ряд, в той последовательности, в какой мы их только что рассмотрели, окажется, что они как бы отражают разные ступени перехода от свободного сочетания к абсолютной идиоме: постепенно утра­чивают связи с другими словами языка, замыкаясь сами в себе (а это ведь и есть собственно значение слова идиома), получая характерное для них пере­носное, образное значение. Только вся идиома це­ликом может быть заменена отдельным словом с тем же значением (синонимом), сравните: ничтоже сумняшеся — не раздумывая.

Как же рождаются идиомы, каким образом про­стое сочетание слов превращается в цельную смыс­ловую единицу, неразложимую, воспринимаемую как одно слово?

Рассмотрим этот процесс на каком-нибудь при­мере, на простом сочетании, вам хорошо известном. Ну, вот: хлопот полон рот.

Вряд ли в вашей жизни не было случая употре­бить это сочетание, и вы прекрасно знаете, что оно означает множество забот. Помните Мартышку из басни? «Хлопот Мартышке полон рот». Правда, иногда можно услышать искажение старой идиомы в сочетании со словами работа или забота: «забот полон рот», «работы полон рот» вместо «хлопот по­лон рот». Но это уже новое переосмысление устой­чивого сочетания, приближение его к своему пони­манию. Мало ли — может быть, человек не понима­ет значения слова хлопоты.

А вы понимаете? Кажется, да. Хлопоты — это и есть заботы, всякое беспокойство по поводу этих за­бот. И ничего удивительного, что иногда эти слова могут смешивать.

Так ли? Не совсем. Даже современный человек, чуткий к языку, чувствует разницу между этими двумя словами: не всякая забота хлопотлива. Хло­поты — это именно постоянная возня по поводу какого-то предпринимаемого дела, связанное с ним беспокойство. Это не одно какое-то дело, большое и значительное, а целая серия действий, которые по­стоянно повторяются и связаны с разговорами, об­суждениями и, конечно, с препирательствами. Еще недавно одним из значений слова хлопоты было брань, ссора. Не мудрено и поссориться с кем-ни­будь, когда навалится много каких-то хлопот; об­ратите внимание, что слово это теперь никогда не употребляется в единственном числе.

Кажется, дело проясняется. Хлопот полон рот — это значит, что ссор полон рот?

Не будем спешить. Посмотрим сначала, имеется ли это слово в других славянских языках и в русских народных говорах. Оказывается, имеется, но только произносится иначе: не хлопоты, а клопоты. В рус­ских говорах и глагол есть клопотать, равный наше­му литературному хлопотать (исполнять какую-то работу, но при этом суетиться, шуметь). В украин­ском, болгарском, сербском, словенском, чешском, польском также есть похожие слова с начальным к. Более того, имеется соответствующая форма в ли­товском языке, ближайшем к славянским. Таким об­разом, русское литературное хлопоты стоит доволь­но одиноко, хотя оно и встречается в памятниках, начиная с XII века. Замена звука х на к и наоборот обычна в начале русских слов перед согласными р или л, сравните: крестьянин из христианин, кло­бук и нахлобучить, крупа и хрупкий. До XVI века употребляли наиболее древнюю форму нашего кор­ня: клопоты. Например, в сборнике 1076 года, на­писанном для киевского князя Святослава, находим такое выражение: «шум и клопот уши наполняет».

Очень интересно. Клопот, оказывается, в чем-то равен шуму, но все же от него отличается. Чем?

В древних текстах можно найти разгадку. С на­чальным х слово впервые встречается в одном из памятников XII века в такой фразе: «И се слышаша глас хлопота в пещере от множества бесов». По со­четанию со словом глас (голос) можно думать, что клопот, он же хлопот,— это беспорядочный шум, издаваемый множеством говорящих. Они говорят все вместе и враз, и притом их много.

Клопот — это шум голосов. Но он связан с ка­кой-то озабоченностью, волнением. Это ясно и из другого фразеологизма, теперь утраченного, но хо­рошо известного еще в прошлом веке: держать в хлопочках, то есть оберегать от всего, главным об­разом от всяких неприятностей и сомнений.

Пожалуй, исконное значение этого слова прекрас­но иллюстрирует суматошливая наседка, которая бессмысленно суетится вокруг своих бесшабашных цыплят. Хлопоты, скажем так,— это устройство дел и преодоление трудностей посредством кудахтанья.

С этим же словом связаны и другие, родственные ему, например, глагол клепать (бить, ковать), от ко­торого произошло наше поклеп.

Итак, ссор полон рот или шума полон рот — исконное значение нашего сочетания? Вполне воз­можно.

Но и это не все. По счастливой случайности в одном сборнике XVII века сохранилась полная фор­ма нашего высказывания: «Хлопот полон рот, а пе­рекусить нечево». Замечательно и образно сказано, что-то вроде: «Полный рот брани, а не съешь!»

Только что выложенную перед вами цепочку фактов можно перевернуть и посмотреть на нее с другой стороны, то есть с начала.

В самом начале перед нами — обычное предло­жение, всем понятное, хотя, как и всякое образное выражение, оно содержит в себе какой-то подтекст, в данном случае очень даже ядовитый.

Потом в языке исчезает или изменяет свое значе­ние какое-то слово. В нашем случае это связано с из­менением в значении слова хлопоты. Это приводит, с одной стороны, к некоторому изменению в значе­нии всего сочетания, а с другой (и это важнее) — в смысловом отношении обогащает его, создает ме­тафору, которая из поэтической находки одного че­ловека становится всеобщим достоянием и, как раз­менная монета, идет по свету. Это образное выраже­ние — пословица, в которой скрыт намек на очень многие ситуации, а не только на частную болтовню какого-то отдельного говоруна.

В частом употреблении сочетание утрачивает подробности, сохраняя лишь самые необходимые ча­сти, как правило, только начало формулы — умный человек поймет намек и сам сможет закончить на­чатое: «Хлопот полон рот, а перекусить нечего»; «Хлопот полон рот...» (а дальше ты и сам знаешь). От частого употребления, как видите, стираются не только монеты.

Особенно непонятным становится первоначаль­ный смысл таких фразеологизмов, если в составе старых сочетаний были какие-нибудь древние грам­матические формы. Одну из них мы уже встретили выше: ничтоже сумняшеся — сочетание со старой формой прошедшего времени, которая не сохрани­лась в русском языке.

Так постепенно от живого предложения (син­таксической единицы) мы дошли до неразложимо­го сочетания с определенным и всегда одним и тем же значением (лексическая единица). Предложение стало равно слову.

Таких примеров много. Мы, употребляя теперь подобные фразеологические сочетания, попросту пользуемся теми увесистыми штампами, которые выбили для нас наши далекие предки. И со своей стороны мы сами сейчас готовим для наших по­томков новые штампы такого же рода. Правда, сами мы этого не сознаем. И хотелось бы надеяться, что не одними канцелярскими штампами обогатим мы речь последующих поколений.

В некоторых случаях слова, составляющие пред­ложение, настолько разошлись в своем лексическом и грамматическом значении, что исконный смысл выражения совершенно утратился. Когда мы слы­шим такое выражение, нам приходится вкладывать в него знакомые значения слова, «досочинять» его смысл. Иначе не поймешь, о чем речь. А если и пой­мешь, то — неверно.

Вот вам выражение: «сказка про белого бычка».

Слово сказка еще и в XVIII веке значило не то, что теперь. Уменьшительный суффикс -к-, как в рыбке и березке, образовывал его от слова сказ. Сказ — это рассказ, подробное повествование, а сказка — короткий рассказ, то есть отчет, сжатый результат или, как говорят люди ученые, резюме. (Резюме, пришедшее к нам из французского язы­ка, обозначает краткое изложение сути какой-либо речи, статьи и т.п. или заключительный итог речи, доклада, научного сообщения.)

И сказ, и сказка всегда рассказ о реальных, дей­ствительных событиях. Эти слова связаны с корнем -каз-, который имел значение доказательство, обо­снование, объяснение. Глагол съказати исполь­зовался, когда нужно было растолковать что-то не­понятное, неизвестное, но тем не менее реально существующее. Сказками, например, сибирские первопроходцы XVII века называли отчеты о своих походах, например: «Скаска Володимера Отласова о земляхъ...» Современное значение сказки появи­лось довольно поздно, к концу XVII века, и сразу по нескольким причинам (они сложны, и мы не будем их излагать).

Сказка про белого бычка — это бесконечное повторение одного и того же с самого начала, не­устанное возвращение к одному и тому же. Иногда говорят: «сказка о белом бычке». Но даже если вы и допустили смешение предлогов о и про — ничего страшного. Такое смешение обычно в нашей повсед­невной речи. Даже очень образованные люди гово­рят: «Я рассказал им про это...» Вполне допустимая разговорная форма, хотя в некоторых выражениях и сохранилось еще исконное значение про, равное для, ради: «Этот квас не про вас». А в русских па­мятниках допушкинской эпохи про употребляется только в этом старом значении, то есть для, ради. «Насолити про гость» — не значило насолить о гостях или насолить гостям. В Домострое, откуда извлечено это сочетание слов, речь идет о засолке грибов; так вот, для гостей (про гость) надо засали­вать самые лучшие.

На самом-то деле сказка была не о белом бычке, а для белого бычка. И это меняет все дело.

Белый же бычок вовсе не представляет собой добродушного теленка на лугу с ромашками. Неко­торые считают, что этот поговорочный бычок и бы­чок из стада только родственники, а' не одно и то же существо. Но чтобы это понять, нужно разобраться в нескольких родственных словах, которые теперь уже и не родственные.

Бык и бука. Родственники. Бука — от букать, от слова, которое во всех славянских языках значит мычать, реветь (или издавать столь же громкие и неприятные звуки). В русском языке чаще упо­требляется слово бучать — то же, что и букать. А букой грозили непослушным детям: кто-то кричит, ревет в лесу, страшный, неведомый, а ну как при­дет? Страшно.

Когда-то очень давно у славян был корень -бук- с долгим звуком у, который мог чередоваться с дру­гими гласными: то с кратким у (и получалось: б^к), то с сочетанием оу (получалось боук). А потом про­изошли разные изменения звуков, и все значения, связанные с прежним корнем, разошлись в разные стороны. Разошлись вот так: бук с долгим у стал ро­доначальником быка; боук развил в разных славян­ских языках много слов типа букать и бучать; б^к сохранился только в одном корне, и вы никогда не догадаетесь, в каком именно!

В слове пчела тот же корень, что и в слове бык. Восемь веков назад это слово и произносилось ина­че: бучела, а писалось так: бъчела. Писалось с той же буквой ъ в корне, что стояла в конце слова быкъ. В обоих случаях ъ (то есть очень краткий звук у) утратился, и тогда получилось сочетание бчела. Очень неудобное сочетание, трудно произнести. Даже не пытайтесь правильно его произнести, ни­чего не получится.

Нужно было как-то упростить его: сделать либо оба согласные звонкими, либо оба глухими. Вот так:

бджела или пчела. И то и другое вполне удобно для произношения. Так и получилось: украинцы произ­носят теперь это слово бджола, а русские — пчела.

Сколько изменений понадобилось, чтобы мы окончательно потеряли связь быка с пчелой — а ведь похожи! Родичи. Упитанные и мычат, вернее, бучат. Издают густой низкий звук, непрерывный, угрожающий.

Ну, а что же с нашим белым бычком?

Наш бычок — не обязательно коровий сын. Это может быть какое-то очень даже маленькое суще­ство, пускай и невидимое, но прекрасно слышимое, которое гудит над нами, вокруг нас и ради которо­го мы неустанно должны сочинять сказки... На то, что пословичный бычок, действительно, не коровий сын, указывает слово белый. Нет, наверное, бывают и белые бычки, я не спорю, но все дело в том, что, как вы помните, самым древним значением слова белый было обозначение «бесцветного» цвета. Бе­лый — это невидимый, не имеющий цвета и кон­тура.

Вот каков наш бычок — гудит себе в тумане, а видеть его нельзя. Сказочный бычок, который тре­бует словесных жертв.

Так что же получилось? Из четырех слов нашего выражения ни одно не сохранило своего исконно­го значения! Все они изменили свой первоначаль­ный смысл, и это привело к изменению сочетания в целом. Вы, например, вкладываете в него совсем другой смысл, чем я, а мы оба очень далеки от ис­конного значения этой идиомы. Предположитель­но она означала следующее: растолковать (нечто)

незримому собеседнику. Если уж и с реальным не всегда сговоришься, каково вести переговоры с не­известным, неопределенным, невидимым собесед­ником!

Выразительность и образность идиомы с течени­ем времени часто становились причиной ее утраты. Расскажу вам такую печальную историю.

Владимир Мономах, готовясь к смерти, — стар и немощен — в наставлении сыновьям повествует о своей жизни, подходящей к концу. Говоря об этом, он избегает упоминаний о смерти: это неприлично, на слово смерть наложено табу. Владимир употре­бляет выражение, хорошо понятное каждому его со­временнику: «сидя на санех, помыслил в душе сво­ей...»

«Сидя на санях». Дело в том, что на Руси с древ­нейших времен хоронили на санях, даже в летнюю пору: волоком, руками тащили широкий полоз с умершим на холм, обкладывали любимыми при жизни вещами и сухим хворостом, опрыскивали го­рячей петушиной кровью — и сжигали. Языческий русич соединялся не с землей — он возвращался в огонь, к Солнцу. И вот эти-то сани стали символом человеческой смерти.

Хозяина леса также не смели когда-то называть его полным именем (каким именно — спорный во­прос) и придумали ему прозвище медведь (поедаю­щий мед). Не смели назвать своим именем смерть, чтобы лишний раз не накликать беду, и только на­мекали на нее: «корноносая», «лихое дело», «сидя на санех»... Так родилась идиома, которая со време­нем получила более широкое значение. В XVI веке, когда старый похоронный обычай был уже позабыт, летописцы все еще говорили о воинских санях как о вполне вероятной возможности закончить свою жизнь в битве, в бою, то есть преждевременно. Так и говорилось: «в санех и в воинстве». Перед нами — сужение значения старой идиомы. Она употребляет­ся уже только применительно к воину и вообще, мо­жет быть, к претерпевшим насильсгвенную смерть.

Еще какое-то время прошло, и эта идиома, перво­начально с переносным значением, затем образная, потом слишком узкая по своему значению, стала не­понятной и бесследно ушла из языка.

Случилось это потому, что она не просто утрати­ла свою образную силу и краткость выражения. Она утратила свой смысл.